Сандро из Чегема. Книга 2 - Страница 132

132

– Не твое дело! – крикнула она туда, однако тут же следом послала улыбку, явно довольная, что ее наряд замечен.

– Зейнаб, вмажем опиухи! – раздался голос из-за того же столика и хохот компании.

– В другой раз, – опять улыбнулась она им и выпила второй стакан шампанского.

– Наркоманы? – спросил я.

– Да, – нежно улыбнулась она, – любители поторчать. Вон тот, что с краю, пятый год сидит на игле. У него сейчас глухой торчок. Вот он и молчит. У остальных бархатный.

– Неужели и вы? – спросил я.

– В жизни надо все попробовать, – назидательно сказала она, – чтобы было что вспомнить в старости. Я раз десять пробовала. Только не надо каждый день. Это сказки, что нельзя остановиться. Вот один из них сам соскочил с иглы, и ничего.

Пожилой человек, проходя мимо нашего столика, заметив Зейнаб, остановился, удивленно оглядел меня и сказал:

– Зейнаб, передай Дауру, в Краснодаре ждут… Еще раз подозрительно оглядев меня, добавил:

– Пятнадцать или двадцать… Крайний срок послезавтра…

– Хорошо, – кивнула она и одарила его щедрой улыбкой. Тот не ответил на улыбку, возможно из-за меня, и прошел.

– Зейнаб, – крикнул один из наркоманов, – а я скажу Дауру, чем ты тут занимаешься!

– Заткнись, фуфлошник, – отрезала она, – с кем хочу, с тем и пью!

– Это тихарик, Зейнаб, – не унимался тот, – он вас всех кладанет!

Тут она на мгновение ощетинилась. Темные глаза в мохнатых ресницах вспыхнули. Явно обиделась, то ли за себя, то ли за нас обоих.

– Ты, Витя, совсем оборзел! – крикнула она. – Как бы потом жалеть не пришлось!

Я разлил шампанское. Она выпила свой стакан и сказала:

– Не обращай внимания. Я знаю, ты пишешь стихи. Посвяти мне стихотворение, кейфарик!

Я что-то невнятно промычал в ответ в том духе, что у нее, вероятно, есть человек, который может посвящать ей стихи.

– Нет, – сказала она, – он совсем другим делом занимается.

– Каким? – спросил я, хотя уже догадывался, кто он такой.

– Он богачей обкладывает налогами! – захохотала она, откидываясь. Так с хохотом падают в море или в постель. – Это же ваш лозунг: грабь награбленное!

Я кое-как отмежевался от этого лозунга. И тут она добавила:

– Ты не подумай, что я воровайка. Я его подруга. Он мне нравится, потому что никого на свете не боится. И щедрый. Он мне однажды сказал: «Я бы тебе купил машину, но ты же сумасшедшая, разобьешься!»

Она опять расхохоталась, откидываясь, и снова закурила.

И тут вдруг, сделав в нашу сторону несколько шагов с тротуара, подошла маленькая девочка в беленьких гольфиках и с большой нотной папкой в руке. Подходя, она что-то сердито бормотала.

Остановившись в двух шагах от нас, она бесстрашно посмотрела на Зейнаб и сказала:

– Девушке неприлично курить. Тем более в общественном месте.

– Иди, иди, – отмахнулась от нее Зейнаб, но девочка продолжала стоять, и тяжелая нотная папка слегка оттягивала ей плечико.

– А вы курите и, оказывается, пьете вино. Это неприлично, – сказала она строго.

– Иди лучше и побренчи своей мамаше, – ответила Зейнаб, но мне показалось, что она несколько смутилась.

– Порядочная девушка не должна курить и пить вино, – сказала девочка. И по всему ее виду, маленькая, спокойненькая, в чистеньких гольфах, с чистеньким лицом, было ясно, что она не спешит уходить.

– Ну что ты приклеилась, лилипутка! – бросила ей Зейнаб презрительно, но мне показалось, что она все-таки несколько смущена.

– Я не лилипутка, – сказала девочка, – у меня нормальный рост для моего возраста. А вы ведете себя неприлично в общественном месте.

Зейнаб гневно нахмурилась. Девочка еще немного постояла и, наконец, видимо, решив, что она-то свой долг выполнила, повернулась и достойно удалилась, покачивая своей большой нотной папкой, почти достававшей до тротуара.

– Из таких змеенышей, – сказала Зейнаб с ненавистью, – вырастают комсомольские вожаки. Недавно один такой вызывает меня. Я работаю, для понта конечно, на швейной фабрике. И вот он читает мне проповедь, что я связана с плохими людьми, а сам воняет на меня глазами и потную свою руку кладет мне на плечо. Я говорю: «Руки!» Он ее убирает и снова читает проповедь и зовет меня на какую-то вроде бы загородную экскурсию, а глаза воняют, и опять кладет руку мне на плечо. Я психанула, схватила пепельницу и врезала ему в морду! Он завопил. «Попробуй пожаловаться, – говорю, – мать твоя не наплачется!» Как миленький успокоился.

Она закурила, резко выдохнула дым, как бы отвеяв дурные воспоминания, и, просияв, сказала:

– Ты сейчас умотаешься, что я тебе расскажу. Недавно я была в театре. И вдруг вижу, с той стороны фойе выходит интересный, высокий дядечка… Только я подумала, хорошо бы к нему прикадриться, как вдруг… – Не удержавшись, она снова безумно захохотала. – Это был мой бывший муж… Я его не сразу узнала…

Не успел я оценить юмор ситуации, как с улицы раздался сигнал клаксона.

– Это меня, – встрепенулась Зейнаб. И, оглянувшись, добавила: – Пока, еще увидимся, кейфарик!

Она побежала к машине, стоявшей на противоположной стороне улицы. Рядом с шофером сидел человек с бронзовым профилем Рамзеса Второго, если, конечно, тот профиль, который я имею в виду, принадлежит именно Рамзесу Второму. Он ни разу не взглянул в сторону бегущей девушки, как мне показалось, демонстрируя недовольство. Она уселась на заднем сиденье, и машина укатила. К величайшему удовольствию наркоманов, я остался с пустой бутылкой из-под шампанского. Даже тот, что, по словам Зейнаб, был в глухом торчке, мрачно улыбнулся.

Я, конечно, слышал о Дауре. Знал, что он связан с подпольными фабрикантами и время от времени подаивает тех богачей, у которых капитал перевалил за миллион. Думаю, что это некоторым образом миф, думаю, что в реальной жизни богачей начинают доить несколько раньше. Но во всем этом есть некая правда. Как это будет видно из дальнейшего рассказа, богачей в стадии первоначального накопления он не только не потрошил, но, наоборот, защищал. Возможно, тут был принципа дать овце нарастить шерсть.

132